Королевство Хатуту - Страница 172

172

– Сколько им дают пенсии? – спросил Поль.

И Серж, скрывая раздражение, ответил:

– Точно не знаю, но не намного меньше, чем заработок обычного служащего.

Поль понял: намного меньше. И тут мадам Туанасье молча повернула назад, на ходу открывая свою сумку. За ней последовали остальные французы. Они тоже стали класть деньги в шапку инвалида. Наконец, они свернули на ярко освещенный Невский проспект. Среди прохожих здесь попадалось много вполне прилично одетых людей. Фейгин надтреснутым голосом стал пояснять:

– Напротив – Гостиный двор. Это универмаг. Мы проходим мимо Пассажа. Это тоже универмаг. Скоро с Невского проспекта уберут трамваи, – как в Париже.

Поль увидел еще одного нищего, сидящего под козырьком парадного подъезда красивого старинного дома. Нищий тоже был безногим инвалидом и тоже в старых грязных солдатских обносках. В отличие от предыдущего безногого нищего у него не было одной руки. Поль, почти не останавливаясь, положил в шапку инвалида несколько русских купюр. В гостинице, перед тем, как позвонить в Париж, Поль помедлил. Одиннадцать часов. Марго, вероятно, уже спит, а под ее глазами тени от ресниц. Тут Поль вспомнил о часовом поясе. В Париже только девять часов вечера. И он поспешно снял трубку. Когда станция соединила его с Парижем, к телефону подошла Марго. После беспорядочных приветствий Поль сообщил:

– А я только что был в театре оперетты.

– Понравилась оперетта?

– Очень. А ты вчера плавала в бассейне?

– Ну, плавала.

Поль хотел спросить, кто еще был в бассейне кроме Адриены, но вместо этого спросил:

– А ты меня ждешь?

– Конечно.

По ее ровному тону нельзя было понять, что она теперь чувствует, и он спросил:

– А как ты меня ждешь? В чем это выражается?

– Ну вот сижу я у окна за своим веретеном, пряду пряжу и поглядываю в окно, не скачет ли рыцарь на белом коне.

– Скачет! – весело подхватил Поль. – Мой поезд отправляется через полтора часа.

Марго продолжала:

– А рыцарь, оказывается, никуда не скачет, оставил коня на привязи и смотрит в оперетте канкан.

После разговора с Марго Поль еще долго глупо улыбался. В отдельном помещении ресторана французов ожидал ужин. Это был прощальный ужин. К концу ужина прибыл товарищ Попков со своими приближенными, среди которых был Барановский, главный архитектор Ленинграда. Попков, поздоровавшись, стал через переводчика приносить свои извинения за непредвиденный инцидент в Луге, настороженно при этом взглянув на Поля. Мадам Туанасье и Луни с улыбками отвечали, что им все понятно, телефонные провода обледенели и провисли, и все претензии относятся не к лужской милиции, а к северному климату. Поль, уже выпивший рюмку ликера и поэтому находившийся в приподнятом настроении, стал с энтузиазмом говорить о тяжелых условиях, в которых во время войны приходилось сражаться лужским партизанам. Повторяя слова Фейгина о том, что у Советского Союза много врагов, и поэтому советские люди должны быть бдительны, он громко восхищался бдительностью лужан и добросовестной работой лужской милиции. Переводчик переводил, Попков снисходительно и важно улыбался. Полю было весело. Через два дня Париж. Марго привыкла, что все порываются сказать ей что-нибудь интересное. У Поля теперь будет что ей рассказать – столько всего интересного, чего ей еще никто не рассказывал. Попков заговорил с Максимилом о партийных делах, о ближайших планах Мориса Тореза, и тут Поль узнал, что на следующих выборах Торез надеется добиться большинства коммунистов в парламенте. Когда Барановский спросил, как им понравился ленинградский театр оперетты, Поль снова захватил инициативу разговора и весело заявил, что это лучший театр, какой ему когда-либо приходилось посещать, и очень жаль, что они уезжают поздно вечером, когда магазины уже закрыты, и Поль не может купить пластинки с музыкой Имре Кальмана. Попков при этом что-то тихо сказал одному из своих приближенных. Оказалось, что на Париж надо ехать с того же Варшавского вокзала, с которого они ездили в Лугу. Только теперь их подвезли на машинах с другой стороны вокзала. Они поднялись по широкой, расчищенной от снега лестнице в арочный зал ожидания, где было мало народу, и все люди выглядели прилично. Когда они вышли на перрон к своему поезду, быстрым шагом подошел Барановский. В руке у него был плоский чемодан. Он подошел к Полю и, подавая ему чемодан, сказал на плохом французском:

– Товарищ Дожер, это вам лично от товарища Попкова. Пластинки с музыкой Кальмана.

Поставив в своем купе свои чемоданы, Поль побежал к паровозу. Паровоз был великолепен. Во время прощальных рукопожатий Серж, пожимая Полю руку, тихо сказал:

– Благодарю вас, товарищ Дожер.

То же самое повторил Фейгин. Поль понимал: они благодарили его за озорное восхищение всем увиденным перед Сталиным, а потом перед Попковым.

В купэ было душно, но все равно приятно тепло после российского мороза, и Поль, раздевшись догола, крепко уснул под теплым одеялом. Каспар его разбудил, когда они подъезжали к польской границе. В вагоне-ресторане Поль смотрел в окно на проплывающие мимо польские селения уже взглядом опытного туриста. По состоянию сельских домов и дорог он уже мог судить о том, как живут здесь люди. Прилично поляки живут, но хуже, чем французы. После завтрака вся делегация собралась в купэ Максимила. Весело вспоминали Сержа и Фейгина, которым пришлось пережить немало трудностей, особенно при неожиданных выходках Поля. А потом разговор увял. Поль понял, что его присутствие чем-то стесняет французских коммунистов. И он вышел из купэ, предоставив им обсуждать свои тайные партийные дела, которые Поля абсолютно не интересовали. В своем купэ Поль просмотрел подарки, врученные французам в Советском Союзе. Каждый член делегации получил красиво оформленные альбомы с видами Москвы и Ленинграда, а также альбомы с репродукциями картин Пушкинского музея, Эрмитажа, Русского музея и Третьяковской галереи, которую они по вине Поля так и не посетили. А Полю еще достался плоский чемодан с пластинками Кальмана, личный подарок от самого Попкова. Поздно вечером, когда они проехали Гельмстедт, границу между русской и английской зоной Германии, Поль вышел в коридор, прошел в тамбур, где горела чугунная печь, отапливающая трубы парового отопления вагона. Круглая дверца топки закрывалась герметически, как и дверца топки паровоза. Только эта дверца была совсем маленькой. Поль все же проверил, хорошо ли она закрывается. Он отщелкнул чугунную ручку, приоткрыл дверцу, посмотрел на раскаленные угли и снова закрыл, защелкнув ручку. В коридоре вагона он остановился перед купэ мадам Туанасье, постучал в дверь. Никакого ответа. Он подождал немного и увидел саму мадам Туанасье, выходящую из уборной. Она была в махровом халате, через плечо полотенце, в руке дымящаяся сигарета.

172